Деление на ноль: «Теорема Зеро» Терри Гиллиама

В своей новой антиутопии культовый режиссер Терри Гиллиам снова ставит этой планете ноль. «Бумага» рассказывает о «Теореме Зеро» — цирке-шапито с Кристофом Вальцем, Тильдой Суинтон и религиозными исканиями, который примерно столько баллов и заслуживает. В новом фильме Терри Гиллиама достаточно посмотреть первые десять минут. За это время мы успеем оценить эстетику его новой антиутопии, которая, по правде говоря, не слишком отличается от эстетики его прежних антиутопий: максимально дурацкие цветастые костюмы, максимально дурацкие прически, максимальное количество мигающих и пиликающих предметов в кадре, камера всегда снимает с косого угла. Также мы успеем оценить, как выглядит лысый Кристоф Вальц в главной роли, который — кажется, впервые в своей голливудской карьере — не кривляется; впрочем, с его эластичной клоунской мимикой это, как оказывается, и необязательно. Тем более здесь достаточно людей, которые будут кривляться вместо него. Больше не случится ничего интересного. Еще пару раз нам коротко покажут одну улицу и один парк — антиутопический мир «Теоремы» похож на блошиный рынок или фильм «Она» в декорациях цирка-шапито, — но, за исключением этих немногочисленных сцен, все действие происходит в жилище главного героя (его зовут Коэн, как иудейского священника). Несмотря на немаленькие размеры этого пространства и кажущуюся плотность кадра, после десяти минут оно не обнаружит в себе новых любопытных деталей. Сюжет, осложненный необязательными и однообразными побочными линиями, заключается в том, что Коэн ждет звонка, который сообщит ему смысл жизни, и работает, собирая на компьютере гигантский трехмерный тетрис: через это он почему-то должен доказать, что мир равняется нулю. На случай, если кто-то не поймет, насколько высокие материи тут обсуждаются, Коэн поселен сценаристом в заброшенную церковь.

Случай Гиллиама хуже, он похож на другой распространенный типаж — пожилого, но молодящегося балагура

Многие уже отметили парадоксальное сходство «Теоремы» с последним фильмом Джима Джармуша. Наверное, не очень просто найти пару режиссеров, менее похожих друг на друга, чем эти двое, но есть вещи универсальные: перед лицом старческого маразма все равны. При этом Джармуш, кажется, хотя бы понимает, как это выглядит, и ведет себя сдержанно, как безобидный дедушка, который сидит в углу и ворчит себе под нос, никого не заставляя себя слушать. Случай Гиллиама хуже, он похож на другой распространенный типаж — пожилого, но молодящегося балагура, который встревает в любой разговор с житейскими мудростями и арсеналом анекдотов из брежневских времен и вызывает у всех мучительное чувство неловкости. «Теорема Зеро» удивительным образом объединяет довольно плоский сарказм по поводу современности (Гиллиам, как Рената Литвинова, ставит этой планете ноль; типичная шутка: на улице рекламируют церковь Бэтмена Спасителя) и отчаянное желание понравиться. Для этого в ход идут самые грубые приемы: Вальц падает на задницу, смешно растопырив руки, Вальц надевает красный комбинезон и колпак, периодически в кадр запускают карлика в полосатом костюме. Когда лысая Тильда Суинтон, скорчив гримасу, начинает читать рэп, уже не удивляешься, но все-таки в этот момент хочется закрыть лицо руками, потому что после такого можно ожидать чего угодно — бородатых женщин, шуток про пуканье, Адама Сэндлера. Терри Гиллиам явил метафору своего творческого метода в своем предыдущем фильме — «Воображариуме доктора Парнаса»: потешный балаган дурного вкуса, за кулисами которого должен скрываться фантастический параллельный мир, а на деле скрываются компьютерные задники, на фоне которых все те же клоуны серьезнеют лицом и начинают сбивчиво рассуждать о молчании Бога, при этом не снимая рыжего парика и разноцветных ботинок. Так и тут: вся эта феерия придурочного юмора, весь этот межгалактический парад графоманских клише должны, как предполагается, обернуться в философское эссе, но эта философия формулируется в такие афоризмы, которым самое место в профилях школьников «ВКонтакте», где мы их, без сомнения, скоро и увидим. «Мы все умираем с нашего рождения, в некотором смысле жизнь — это смертельный вирус». Да что вы говорите.

Хочется закрыть лицо руками, потому что после такого можно ожидать чего угодно — бородатых женщин, шуток про пуканье, Адама Сэндлера

К чести Гиллиама и сценариста-дебютанта Пэта Рашина, они, в отличие от большинства графоманов, хотя бы не пытаются объяснить, как все устроено на самом деле (возможно, это достижение режиссера: он утверждает, что вырезал концовку). Хотя нам, кажется, все же намекают, что Бог, если перефразировать Эйнштейна, не играет в тетрис со Вселенной, фильм заканчивается вопросительным знаком. Достойный, освященный годами прием, но такая непоследовательность выглядит странным обрывом текста, анекдотом без финальной фразы (афоризм про это в фильме тоже есть). В некотором роде это диалог клоунов в артхаусном цирке. «Почему ты такой грустный, Бим?» — «Я потерял смысл жизни, Бом! Что мне делать?» — но Бом не отвечает, потому что Бома, кажется, нет.