«Музыка пропаганды говорит: „Ты часть команды. Ты хороший“». Что общего у немецких опер 1930-х и песен Shaman? Объясняет музыковед

Клип на песню «Я русский» исполнителя Shaman на ютьюбе посмотрели более 22 миллионов человек. Для российской музыкальной пропаганды это редкость, замечает музыковед Анна Виленская. Она изучала музыку нацистской Германии, СССР и Северной Кореи, а также современные российские патриотические песни.

Исследовательница рассказала «Бумаге», как воздействует на человека музыкальная пропаганда и что общего у музыки тоталитарных государств.

Анна Виленская

музыковед, композитор, создательница «Открытого музыкального лектория»

— Что считать музыкальной пропагандой?

— Когда я говорю о музыке пропаганды, я в первую очередь имею в виду ту музыку, в которой транслируется определенный взгляд, который поддерживается властями. Приведу пример. Noize MC написал песню про страну дождей и описывает в ней свои чувства от потери родины. Он поет от своего имени, как чувствует. Люди при этом выбирают, «покупать» эту музыку или нет, поддерживать его или нет.

Музыку популярного исполнителя Shaman также преподносят как авторский взгляд. При этом он сначала оказывается на передаче у Андрея Малахова, потом вдруг на Красной площади рядом с Путиным поет гимн России. По факту его творчество «пропагандируют». Получается, музыкальная пропаганда — это не конкретный жанр, а ситуация, в которой авторская музыка активно продвигается и подается как всеобщее, всенародное, государственное, священное.

При этом власть не заказывает музыку напрямую. Нет такого, что берут автора и дают ему задание: «Напиши то-то и то-то, используя такие-то слова». По крайней мере, я о таком не знаю.

— Почему мы можем сравнивать музыкальную пропаганду разных эпох?

— В отличие от политологов, которые часто не хотят проводить исторические параллели, в музыке такие параллели проводить можно. Во-первых, это безопасно. Музыка не так сильно влияет на общество, как какие-либо политические факторы. Во-вторых, время над искусством менее властно. Например, век назад не было интернета, смартфонов, но музыка воздействовала на человека примерно так же, как и сейчас.

— Когда у государства возникает потребность использовать музыкальную пропаганду?

— Я изучала музыку нацистской Германии, Северной Кореи, Советского Союза и современной России. В Германии в 30-е годы государство занималось музыкой конкретно, подробно и профессионально.

Если вы почитаете советские учебники по музыковедению, в них будет сказано, что в XVIII–XIX веках немецкая музыка была великой, а вот в первой половине XX века нацистская Германия убила всю культуру. Это неправда: происходило ровно противоположное.

Геббельс руководил Музыкальной императорской палатой, цель которой была сделать музыку разнообразнее и профессиональнее. По сути, это был такой профсоюз, где композиторам выделяли деньги на то, чтобы они писали великие немецкие оперы. Он же устраивал музыкальные мероприятия.

В фильме Ромма «Обыкновенный фашизм» показано одно из таких мероприятий, где немцы совместно поедают суп, пьют пиво и поют песни, и это их объединяет.

Вся музыка, которую тогда использовало государство, делилась на два типа: немецкая авторская музыка, например Вагнер, и народная музыка, основанная на немецком фольклоре, — народные танцы, которые позднее стали военными маршами. Оба типа связаны с идеей общности, объединения. Если это танец, то мы его вместе танцуем, если песня — мы ее вместе поем, если опера — мы вместе ею поражаемся.

В Советском Союзе ситуация была другая. Основная задача была — заменить фольклор чем-то новым. В 30-е годы, когда российскую деревню уничтожили, фольклор, по сути, перестал существовать. Примерно в это же время появился некий обновленный фольклор, который был основан одновременно на православном песнопении и на каторжных песнях. Но подавалось это, конечно, в ином виде, и форма изменилась с лирической на более маршевую, хоровую. Задача была побудить к действию.

— А в Северной Корее у музыкальной пропаганды какая задача?

— Здесь интересно. Екатерина Шульман, рассказывая, чем авторитарное государство отличается от тоталитарного, говорит, что авторитарное побуждает всех к бездействию, а тоталитарное к действию. В этом смысле музыка нацистской Германии и Советского Союза — тоталитарная, побуждающая к действию. А вот песни КНДР отличаются.

Музыкально в них очень мало народного. Им очень трудно подпевать, и они побуждают скорее к бездействию. То есть действуют по авторитарному принципу. Появляется ощущение, что некий лидер говорит, а ты его должен слушать и не перебивать. Никаких хоровых вставок, никакой танцевальности, и, судя по многочисленным видеозаписям, на концертах в Северной Корее люди в основном сидят.

— На что похожа музыкальная пропаганда в современной России?

— В современной России власти, судя по всему, не понимают, что хотят. Нет никакой генеральной линии партии. Такое ощущение, как будто это кружок художественной самодеятельности, в котором попробовали то, попробовали это: рэп, «блатняк», лирику, имитацию народных песен. Всё это крайне разношерстное и призывает к разным сигналам, а в итоге не призывает ни к чему. И слава богу.

Есть исключение: песни Shaman — это хорошая музыка. В смысле хорошо сделанная. Она звучит очень по-европейски, в ней нет ничего фольклорного или блатного. Аккорды в ней звучат с определенной драматургией. Это не музыка маршевого советского типа, это именно европейская духоподъемная история.

— Если тоталитарное государство не заказывает музыку, то откуда берутся шаблоны?

— Создать техническое задание для композитора безумно сложно. Конечно, в советском Союзе композиторов поднимали вопрос, достаточно ли «советская» та или иная музыка, но каждый раз сталкивались с тем, что непонятно, в каких категориях рассуждать.

Обычно государство действует умнее. Авторы сами смотрят, что получилось, что понравилось, что одобрили — так формируются шаблоны и появляется узость. Я представляю себе это в виде песка, который насыпают дорожками, пробуя направления: «Ага, здесь не очень, здесь не очень, а вот так понравилось». Тем временем исчезают промежуточные стадии, в которых было место для экспериментов. Появляются «обязательные элементы», как в советской музыке из кино, советских маршах или советских детских песнях.

— Почему люди не сопротивляются однообразию?

— Есть три звена: общество, композитор и некий заказчик. Общество формирует запрос, но не может его сформулировать. В этом случае требуется эмпатичный композитор, который сможет почувствовать этот запрос и ответить на него с помощью музыки. В свою очередь заказчик — бизнес или государство — должен почувствовать, что композитор делает что-то правильное, и помочь ему получить монетизацию и популярность.

Общество не может дать однозначный ответ, получилась музыка или нет, но в целом склонно благодарно относиться к любой музыке, которую получает. Когда возникает разнообразие, оно может сказать: «Ой, как здорово». А когда оно исчезает: «Раньше было по-другому». Это максимум возможной оценки.

— Запросы на какую музыку существуют сейчас в России?

— Российская современная музыка состоит из нескольких слоев. Первый слой — это музыканты, которые уехали в эмиграцию. Например, Монеточка или Noize MC. Там [в их музыке] нет цензуры, самоцензуры, и в основном она тематически связана с происходящим. Она пишется для людей, которые, возможно, тоже уехали в эмиграцию или которые чувствуют себя одиноко сейчас в России, и она совершенно точно соответствует их запросу.

Второй запрос исходит от людей, которым трудно соприкасаться с этой реальностью. Им нужно понимать, что всё так же, как оно и было. Для этих людей пишется музыка, которая делает вид, что ничего не происходит. Например, если вы наберете в ютьюбе «Лучшие хиты — 2022», то увидите там довольно много новых песен, которые написаны очень по-старому.

И третий слой — музыка, которую создает российская пропаганда. Она для тех людей, которые не могут сделать вид, что ничего не происходит, но им нужны некие опоры, чтобы понять, какие у них ценности и что есть люди с такими же ценностями.

— Что общего у музыки тоталитарных государств?

— Музыка должна решать экзистенциальную проблему человека, которую психологи формулируют, как «Я и мир». Проще говоря, это страх поиска ответов на вопросы «Кто есть я?», «Почему я мыслю?», «Как мне жить в мире, если я ничего не понимаю? Меня в него выплюнули, а потом я еще и умру из него».

Ответы на эти вопросы всегда индивидуальны. Они зависят, например, от психического здоровья, нейротипичности, опыта, возраста. А музыка пропаганды пытается дать универсальные ответы: «Ты часть команды. Ты хороший: ариец, советский человек, „кровь от отца“. А мир вокруг плохой и с ним нужно бороться». По форме это в основном марши или музыка, которую легко подпевать, которая дает ощущение общности.

При этом используются культурные коды, возвышающие нацию, будь то лады, аккорды или еще что-то. Это именно то, что плохо в современной российской пропагандистской музыке, — непонятно, какие именно коды в ней пытаются использовать. Чего они хотят: Советский Союз, царское время, девяностые?

— Когда музыке пропаганды удается пережить режим?

— Если поделить музыку грубо на два вида: на музыку простых жанров и музыку сложных жанров, к которой относится, например, Штраус, то у нас получится, что музыка простых жанров отсыхает, а сложных остается.

В Советском Союзе, например, было очень много разной музыки, но, по сути, как предмет культуры осталась Ленинградская симфония Шостаковича. Потому что музыка простых жанров — это эмоциональный слепок запроса общества в конкретный момент, как будто мы его гипсом залили и показываем, а музыка сложных жанров — это уже рефлексия.

— Из современной российской музыки пропаганды что-нибудь останется?

— Нет, сейчас такого не появляется. Есть в России люди, которые делают культуру, и делают ее круто, но они уезжают из страны. Я не буду называть фамилии, потому что уехали еще не все, но среди музыки, которую использует пропаганда, ничего подобного нет.

Фото на обложке: кадр из фильма «Обыкновенный фашизм», 1965 год