8 июля режиссерку Евгению Беркович и драматургиню Светлану Петрийчук приговорили к шести годам лишения свободы из-за спектакля «Финист ясный сокол». С начала полномасштабной войны в Украине власти в России и Петербурге уделяли театру повышенное внимание: из-за антивоенной позиции увольняли руководителей, запрещали постановки и останавливали работу театров.
«Бумага» спросила петербургских режиссеров, актеров и театроведов, ощущают ли они идеологическое давление, какие формы принимает цензура и как они с ней борются.
Режиссер
— Цензура и эзопов язык были и до войны. Ни одна государственная культурная институция не могла себе позволить табуированные темы: политика, критика власти, ЛГБТ и остросоциальные проблемы. Разговоры о компромиссах были всегда и не поверю, что их не было даже в «Гоголь-центре» или «Гараже».
Сейчас мы говорим даже не о самоцензуре. На репетициях и созвонах мы обсуждаем с продюсерами и юристами, какие статьи мы можем потенциально нарушить в наших постановках.
Дело Беркович и Петрийчук я воспринимаю как сигнал, что теперь и независимые инициативы не останутся неподконтрольными. Воспринимаю девушек как политзаключенных. У Евгении была открытая и яркая позиция против войны. И, кажется, спектакль «Финист ясный сокол» оказался поводом к ее прикрытию. Также воспринимаю это как показную порку премии «Золотая маска» и запугивание всех, у кого есть политическая позиция в театре.
Давление на современную культуру будет расти. Но будут активнее развиваться региональные инициативы, детские театральные проекты, а также современный танец будет цвести не в профильных институциях. Будет преобладать невербальное и абстрактное искусство, так как его сложнее отслеживать.
Актриса, режиссер
— Самоцензура ощущается, но не знаю, насколько это связано с делом Жени и Светы. Конечно, есть звоночки, из-за которых ты начинаешь сочинять эзопов язык. Но, возможно, это неплохо. Перефразирование стало способом борьбы. Хочется засучить рукава и сказать, что мы не сдадимся.
В 2022 году в Челябинске сняли спектакль «Дети ворона», в создании которого я участвовала. Его удалось сыграть только во время премьеры. В театре никак не объяснили свое решение. Мне кажется, что директор челябинского театра драмы испугалась реакции [житель Челябинска Роман Грибанов написал во «ВКонтакте», что в спектакле пионеров сделали «слугами зла», а авторка произведения — «типичный представитель прозападной своры», — примечание «Бумаги»]. Наверное, это дошло до городской администрации и там решили остановить показ.
При этом в Петербурге в Большом театре кукол я не сталкивалась с цензурой. Театр остается островком свободы.
В театрах все говорят, что есть негласное правило ставить только российских авторов. Думаю, это также связано с тем, что авторских прав иностранцев сейчас очень сложно добиться.
Константин Учитель
историк театра, продюсер
— Дело Жени Беркович и Светланы Петрийчук — чистой воды бессмыслица, построенная на кромешной лжи. Пропагандой терроризма объявили два художественных произведения, которые очевидно наполнены антитеррористическим пафосом.
Искусство сильно отличается от пропаганды своей многоплановостью, неоднозначностью и глубиной. Поэтому, когда в художественные вопросы влезают несоответствующие органы, значит, дело совсем плохо. Я историк, мне это доподлинно известно. Когда руководство начинает жестокую борьбу с оперой, побеждает опера.
Женю Беркович знаю с первого курса, она не будет ни рыдать, ни каяться. Стихи ее уже никак не вычеркнуть, будут всегда. А ведь дело придумали, чтобы всем страшно было? Не работает. Наоборот, Женя пишет из тюрьмы бодро и остроумно.
Пока что страшнее всего анонимному свидетелю Никите. Все видят, как открываются имена доносчиков. Здоровью и жизни их, уверен, ничто не угрожает, но репутации и карьере это может навредить. Навсегда в историю себя также вписал режиссер и актер Владимир Карпук.
Самоцензура — вещь понятная и в каком-то смысле неизбежная. Но я вижу, что преследуют не сочинения, а конкретных людей. От этого самоцензура не поможет. С другой стороны, есть солидарность — множество людей помогают людям из театральной сферы.
Режиссер
— Чувствую, что это не цензура, а что-то гораздо большее. Все вокруг боятся давления и стараются молчать. Я же самоцензуру за собой в творчестве не заметил, наоборот стал злее и откровеннее.
Я уверен, что в будущем будет еще больше давления. Власти будут закапывать культуру изо всех сил, но не смогут этого сделать. Мне кажется, что на самом деле доносчики сильно боятся тех, на кого они эти доносы пишут. Пока дела обстоят так, есть надежда на лучшее.
Актер, режиссер
— Самоцензура в культурной среде есть. Из спектаклей убирают и заменяют те музыкальные композиции и мелодии, за которые могут наказать [музыка «иноагентов» и заблокированные в РФ треки, — примечание «Бумаги»]. То же самое и с текстами.
Спектакли, которые я вижу сейчас в театре, не отвечают на актуальные вопросы. Они остались в прошлом, в безмятежном времени, а я уже живу в эпоху катастрофы.
Я согласен со словами театроведа Вадима Максимова, который недавно сказал, что сейчас идет эпоха привыкания. Прошло время, когда хватали чемоданы и собирались уезжать. Это кончилось. Все привыкли к катастрофе.
Актер
— Наличие цензуры в произведении зависит от контекста, в котором делают и играют спектакль. Если это очень публичная площадка, на которую может прийти в том числе доносчик, то тут с большей вероятностью будет самоцензура.
Есть независимые площадки — они тоже публичные, но у них меньше аудитория. Там люди ведут себя посмелее, но всё равно не будут комментировать проблемы и события прямо.
Есть непубличные проекты, которые выставляют через личные соцсети или делают вообще невидимо. Там язык может быть абсолютно не цензурированным. И люди как раз сейчас вырабатывают инструменты для создания свободных зон, но с фильтрами безопасности.
Думаю, что дело Беркович и Петрийчук не повлияет на рост самоцензуры. Мне кажется, что сейчас уровень самоцензуры и обычной цензуры уже достиг своего максимума. Приговор по делу о «Финисте» был очень болезненным, но мы заранее знали, что нам будет больно.
За собой я тоже замечаю самоцензуру. Но я не могу не цензурировать себя. Я живу в политическом пространстве, которое пронизано репрессиями и в котором происходят карательные суды. Практики самоцензуры во мне работают автоматически.
При этом у меня есть разные проекты — безопасные и те, что могут подпасть под статью. То есть я одновременно существую в самоцензуре и вне ее. Некоторые работы я выставляю открыто, а для других мне приходится создавать закрытые анонимные чаты и проверять всех участников.
Что еще почитать:
- «Это и есть отмена русской культуры». Как и почему власть уничтожает театры: от запрета спектаклей до санитарного закрытия МДТ.
- Как изменился облик Петербурга при Беглове? «Тучков буян» не построили, градозащита потеряла независимость, но общественных пространств стало больше.
Подключите стабильный VPN за 250 рублей в месяц 😍
