Петербургские философы Евгений Рощин и Артемий Магун вместе с социологом Григорием Юдиным опубликовали проект Конституции для будущей России. Их целью было разработать совершенно новую конституцию, основанную на институтах прямой низовой демократии, пояснил Магун в публикации.
Авторы проекта предлагают полную децентрализацию власти — управленцы всех уровней избираются жребием. В СМИ авторы хотят ввести цензуру: комитет по защите свободы слова будет следить за тем, соответствует ли информация основным ценностям. А деятельность президента должен контролировать совет из пяти «высокоавторитетных граждан».
Проект получил много критики, часть которой авторы обещают учесть. «Бумага» изучила документ и поговорила с его соавтором Артемием Магуном.
Артемий Магун
философ, политолог и соавтор проекта возможной конституции
Зачем нужна новая конституция
— Почему вы решили подготовить этот проект конституции?
— Мы преследовали несколько целей. Прежде всего — высказывание по нынешней политической ситуации в России, и высказывание, которое касается будущего, а не прошлого. Это некая заявка на то, чтобы вокруг подобного рода идей начала постепенно формироваться какая-то сила.
Грубо говоря, если мы выступаем против путинской системы, то что мы, собственно, предлагаем?
Интеллигенция всегда занимала позицию «власти делают все неправильно». Советские диссиденты, например, много ругали власть, но, на самом деле, не были готовы к тому, что появится какое-то окно возможностей.
В прошлом в судьбе России были развилки, когда не хватало рефлексии такого рода и подобных документов. И когда развилки случались, реформы писались на коленке. Почему-то в 93-м взяли за основу французскую конституцию — наиболее авторитарную западную конституцию. Причем взяли унитарную конституцию и перенесли ее на федерацию. Концептуальных причин для этого не было, были только ситуативные — конфликт президента и Верховного совета.
И мы хотим, чтобы когда в свое время появится такая развилка, реформы проводились не на коленке.
— А почему именно сейчас?
— Мы начали писать этот документ, когда началась война.
— Что осталось в вашем проекте от старой Конституции?
— Кое-что осталось. Например, всякие органы типа прокуратуры, Счетной палаты — относительно нейтральные структуры, которые осуществляют надзор и контроль, следят за соблюдением Конституции, за правоприменением.
В судебной системе мы тоже оставили кое-что из нынешней системы. Например, арбитражные суды, отдельные военные суды. Но при этом нет конституционного суда.
У нас тоже есть фигура президента, но она совсем другая, чем сейчас, — это слабая фигура по нашему замыслу. Но сразу скажу, что по результатам дискуссии нам кажется, что раздел про президента надо дорабатывать.
— Что у вас появилось нового?
— Есть несколько основных новинок. Во-первых, это радикальный федерализм демократического толка, где есть низовые органы самоуправления, которые дальше по системе вложенных матрешек передают, делегируют власть на уровни выше. Такую систему мало кто пробовал, но она в течение всего Нового Времени была радикальным вариантом федерализма.
Далее мы вводим жребий. Он подчинен нуждам этого федерализма и играет вспомогательную роль. Для нас важно, что именно этот метод в древности и средних веках считался демократическим, а потом республиканским. Мы его активно используем.
Кроме низового федерализма, мы вводим федерализм на макроуровне. В нашей версии конституции все субъекты федерации формируются по территориальному признаку. То есть мы отказываемся от гибридного формата, который есть сейчас: национальные республики, области, края.
Соответственно, с нашей конституцией связан принцип культурной автономии этнокультурных общностей. Никто не собирается отменять права национальных меньшинств, но они могут располагаться как компактно, так и рассеянно.
Наверное, важной для меня новацией является серьезное публичное регулирование средств массовой информации. Это то, чего обычно сейчас нет в конституциях.
Из каких частей будет состоять Россия
— А в чем плюсы системы радикального федерализма?
— Во-первых, это буквально реализация демократического принципа, то есть люди реально встречаются и обсуждают. Этим решается проблема формализма и лживости обычных современных институций. Далее — единый принцип самоуправления пронизывает всю страну, а не так, что на региональном уровне он один, а на низовом совершенно иной.
Власть управляется и делегируется единообразно. И мы, по сути, предлагаем также новый способ рекрутирования элит. Мы надеемся, что за счет этой системы люди снизу попадут в центральные и региональные органы власти, внесут туда свое понимание действительности, более материалистическое и более близкое к чаяниям обычных людей.
В то же время мы наращиваем ротацию, чтобы помешать слишком сильной консолидации элит, хотя они, конечно, нужны, и никто не против, что в этих органах будут яркие люди с федеральной известностью.
Здесь заложена идея, как в любом федерализме, учета интересов в различных регионах силами этих самых регионов. Они явно лучше будут понимать, что им нужно, и будут опираться на свою уникальную перспективу. Именно поэтому, поскольку у нас территориальная федерация, она дальше членится на республики, муниципалитеты и домовые комитеты.
— Судя по всему, вы предлагаете 30 республик. Почему такое число? И как вы предлагаете разделить современную территорию России, естественно, без учета оккупированных территорий?
— Это задача для комиссии, которую нужно будет сформировать. И это как раз то, что нельзя сделать без широких консультаций и всенародного обсуждения.
Думаю, предполагается некоторая территориальная нарезка примерно по 4–5 миллионов человек. Но это то, что мы будем еще финализировать во второй редакции
— Как проводить эти границы?
— Повторяю, можно думать. У нас сейчас есть федеральные округа — можно использовать этот опыт, но их 8, а не 30. В самом проекте конституции этого нет, потому что это то, что формирует учредительная власть, то, о чем договариваются акторы, а не то, что провозглашает Парламент.
— Почему войти в Союз Республик сильно легче, чем выйти из него?
— У нас нелегкий процесс выхода, там голосуют все граждане страны, и так далее. Но он есть, потому что иначе это не была бы федерация. При этом мы не хотим, чтобы выйти из нее было легко, потому что, как правило, в таких случаях возникает общественный раскол.
Если предположить, что условная республика из числа существующих вдруг решит, что не хочет вступать в состав нового государства, то в конституции про это ничего не говорится. Не хотите — как хотите. Это тоже будет какой-то процесс, но мы этого заранее не знаем.
Конституция по умолчанию предполагает, что нынешние территории России будут и в дальнейшем образовывать этот союз. Но каким будет переходный момент и какие кризисы пройдет Союз во время него, мы пока не знаем.
Права, свободы и цензура в СМИ
— Почему в проекте не прописаны никакие базовые человеческие права, как, например, право на жизнь или право на равенство перед законом?
— А что такое право на жизнь? Вот вы имеете право на жизнь, что меняется? Никто не имеет права вас убить? Очевидно, что это не совсем так. Если вы бежите с дубинкой за человеком по улице, то он имеет право вас убить. Или полицейский, если вы от него убегаете. Это право на самом деле в абсолютном смысле не соблюдается, это просто риторика.
От того, что вы записали какое-то право, оно, на самом деле, автоматичеки не вступает в действие, а зачастую носит декларативный характер. Всегда предполагаются исключения. В нынешней Конституции очень много чего написано: куча прав и принципов. Человек, его права и свободы являются высшей ценностью, например.
В нашей концепции не прописано буквально право на жизнь, но у нас есть право на достойную жизнь, то есть объединяется принцип жизни и принцип достоинства. Наш проект — не конституция выживания, а конституция хорошей и радостной жизни.
Моя позиция такая, что нужно здесь быть очень аккуратным. Например, если вы хотите внести в конституцию запрет на смертную казнь, то это понятно, это конкретная норма. Возможно, запрет на смертную казнь нужно действительно включить в проект конституции, но записывать туда, например, что мы строим социальное государство — совершенно бессмысленно.
Или равенство перед законом – потому что, с одной стороны, оно вроде как существует, а с другой — нет закона, перед которым все были бы действительно равны. В отношении граждан и неграждан России сейчас закон действует по-разному, как и в отношении несовершеннолетних и взрослых, например. Поэтому, если просто так эту фразу написать, это будет пустая риторика.
— Но при этом у вас прописано, например, право на свободу собраний и право на свободу слова. И если говорить дальше о свободе слова, вы предлагаете инструмент регуляции СМИ, который, кажется, будет выполнять функцию цензора.
— Это и есть цензура. Цензура — это институт, который существовал в Древнем Риме. Цензор — важная фигура в Римской республике, потом в Римской империи. Это не тот, кто вырезает что-то из книжек, а это человек, задача которого следить за общественной добродетелью. Времена были другие, это прежде всего означало не то, что не надо ругаться матом в Сенате (хотя это тоже), но главное — борьбу с коррупцией и роскошью на всех уровнях. То есть конкретные функции этого цензора, может, нам не понравятся, но сама идея того, что в государстве важна также добродетель — это важная часть нашего проекта.
— Но добродетель еще более эфемерное понятие, чем «право на жизнь».
— Да, согласен, добродетель – это общий принцип, поэтому наш проект конституции не содержит тоталитарных требований. Идея в том, что конституция — это не только набор правил, но и набор ценностей. Мы ожидаем, что люди, которые участвуют в такого рода публичной жизни, они как-то воспитаны.
Многие замечали в истории политической мысли, что если предлагать политическое участие народу, то нельзя к нему просто подойти и сказать: «вот вам Конституция, теперь у вас есть возможность политического участия». Но именно так и сделали в 93-м.
Поставторитарное общество не может сразу участвовать в институтах полноценно, люди не имеют общего духа, их учили эгоистическим ценностям, поэтому истинно республиканское государство неотделимо от процесса своеобразного воспитания.
— А каким вам видится переходный период введения этих институтов?
— Это интересный вопрос. Возможно, если и когда дело дойдет до этого, то нужны будут какие-то переходные положения. Если кто-то просто введет нашу конституцию, а у нас коррумпированное общество, которое привыкло к политической пассивности и определенному эгоизму, то это не сработает. Поэтому тут нужен процесс адаптации.
Но обратите внимание, что это не моральное воспитание, а именно воспитание жизни в институтах. Предполагается, знание истории, понимание работы институтов — все то, что необходимо, если мы хотим в будущем дать отпор тирании.
Как будет выглядеть низовое самоуправление
— Идея с домовыми комитетами мне кажется совершенно нереалистичной. Сейчас в Петербурге полторы тысячи мундепов, то есть людей в домовых комитетах будет больше в несколько раз. Насколько люди будут в этом заинтересованы и зачем им вообще вступать в домовые комитеты?
— Минуточку, но советы домов существуют, не мы их придумали. В них и так участвуют тысячи людей. Есть чаты неформальные тоже. Мы просто придаем им более высокий статус и заставляем всех их создавать.
— Да, вы правы, но за 27 лет жизни в Петербурге я видел два или три объявления о собрании совета дома.
— Именно поэтому мы хотим сделать это обязательным, потому что гражданам часто проще не создавать такой совет, сидеть дома. Тем не менее, они существуют, кроме того, почти везде люди создают неформальные структуры по координации жизни дома — например, чаты в мессенджерах.
Мы хотим взять этот опыт самоуправления, придать ему официальный статус и использовать его для дальнейшего самоуправления, но уже на уровне муниципалитета, республики и так далее.
Кроме этого, нам надо продумать, как стимулировать людей к такого рода политике, но далеко не все, кто живет в доме, по нашей задумке, должны будут становиться политическими активистами. В основном от них требуется пару раз прийти на собрание — это не очень большая инвестиция. И хотя это все работает на основе частой ротации, остальные жители дома никаких огромных требований к членам комитетов не предъявляют.
— С одной стороны, вы говорите, что в этом не нужно участвовать большому количеству людей. С другой стороны, у вас есть обязательная ротация и за 20–30 лет набирается внушительное число участников комитета.
— Вы правы. Это постепенное вовлечение жителей в политику. Это очень важно.
Но, к сожалению, тут добавляется вопрос уже скорее экономический. Это тоже надо продумать. Ведь домовой комитет не будет правильно работать, если мы не будем платить этим людям зарплату.
Почему жребий лучше выборов и что мешает узурпации власти
— В чем идея инструмента жеребьевки? Зачем вы ее предлагаете?
— Во-первых, жребий традиционно считался демократичным принципом. Он позволяет простому человеку участвовать во власти — не элитам, а случайному человеку. Точнее не совсем случайному, потому что он все-таки должен изъявить желание, пройти какой-то фильтр — это первое. А второе, жребий нам нужен чисто технически, чтобы конвертировать домовые комитеты в муниципалитеты, муниципалитеты в республиканские собрания. Там просто огромное количество низовых органов, и из каждого послать делегата в центр невозможно. Именно поэтому жребий является оптимальным методом.
— А чем плоха существующая выборная система? Почему нельзя оставить выборы на муниципальном уровне, на региональном уровне и на федеральном уровне?
— Выборы – это система аккламации существующих элит, с некоторой вариативностью. Как правило, вы получаете какие-то афиши с именами, которые на муниципальном уровне вам, скорее всего, ничего не говорят. Если это федеральный уровень, то вы, наверное, этих людей знаете, потому что они мелькают по телевизору и в социальных сетях. И вы дальше, как в супермаркете, выбираете. Честно говоря, смысл этой системы непонятен, тем более непонятно, почему ее называют демократией, если она не имеет никакого отношения к таковой.
— Эта система не убивает мотивацию в виде политической карьеры? Допустим, я петербургский муниципальный депутат. Уровнем выше я избираться не могу, потому что нет выборов. Какая у меня остается мотивация заниматься политикой, кроме зарплаты и условного желания сделать свой муниципалитет лучше?
— Это действительно хорошее замечание у вас. Это отчасти убивает идею политической карьеры. Сейчас человек может решить пойти в политики и это значит, что рано или поздно он окажется в Москве в каком-нибудь хорошем кабинете.
У нас же применяются идеи ротации, жребия, временного делегирования. Политики есть, политическая карьера есть, но это карьера активиста, человека, который просто любит общаться с людьми и делать для них что-то. Он должен получать достойную зарплату, и его интерес должен быть не в том, чтобы уехать в Москву, а в верности своему сообществу и стране в целом.
Идею, которая представлена в наиболее циничных версиях современной политической науки, что все всё делают ради карьеры или «селективных стимулов», мы не приветствуем, если такие проявления и существуют, общество должно с ними бороться.
— Почему?
— Мы ожидаем, что политик — это человек, которому дорого общее дело, а не личный промоушен и уж тем более не успешное экономическое накопление. Мы будем отсекать эти вещи, стараться их минимизировать, поскольку они не имеют никакого отношения к добродетели.
В классическом варианте в Риме и в Средние века занятие политикой предполагало некоторую славу, потому что эти республики были аристократические. Считалось, что хороший политик, конечно, борется за внимание людей, оно ему нравится, он или она добивается признания. Наверное, этот фактор исключить нельзя.
Но мы сдвигаем конституцию в более демократическую сторону. Если ты хочешь добиться признания, то, может, тебе лучше пойти в искусство или в бизнес. Если ты этот бизнес достойно ведешь, то ты можешь добиться признания и дальше конвертировать его в присутствие в тех органах нашей Конституции, которые более аристократичны. Прежде всего, Совет Эфоров или Совет Республик, то есть Сенат.
То есть здесь будет простор для такого рода карьеры, ориентированной на славу. Но у нас есть и сильный демократический элемент Конституции, где политик мыслится ближе к активисту или профсоюзному деятелю.
— Главная задача Совета Эфоров — защита власти от узурпации одним человеком. Как можно взломать эту систему, вашу Конституцию и узурпировать власть в этой схеме?
— Любую систему можно взломать. Полностью застраховать нашу предлагаемую систему от узурпации нельзя, просто по сравнению с Конституцией 1993 года узурпация в ней сильно усложнена.
Условному будущему Путину надо будет гораздо сильнее постараться, чтобы взломать систему, то есть ему нужна абсолютно всенародная поддержка с первого момента — в самых разных группах населения, в самых разных регионах. Это должен быть безумно популярный политик, которого все любят.
Ему нужно будет заручиться соответствующим большинством парламента, большинством муниципалитетов, поддержкой крупных фигур из сферы культуры и гражданского общества, бизнеса. Вот такой человек, наверное, сможет узурпировать власть — поменяв конституцию. Но в нашем проекте конституции зашито очень много средств, которые могут помешать ему.
