Пандемия коронавируса не только ударила по экономическому благополучию россиян, но и сделала многих несчастными — в 2020 году индекс счастья в России оказался самым низким за последние десятилетия. Как социологи изучают уровень счастья, чем оно отличается от удовлетворенности жизнью и что поддерживает россиян во время пандемии?
Для партнерского материала с «Ленстройтрестом» «Бумага» поговорила с Эдуардом Понариным, PhD, заведующим Лабораторией сравнительных социальных исследований НИУ ВШЭ.
— По первому образованию вы психолог. Это сказалось на вашем интересе к теме счастья?
— Это сильно повлияло на мое восприятие социальной реальности. Многие социологи придерживаются институционального подхода, который гласит: не нужно пытаться думать о том, что у человека в голове, — это трудно установить, ведь люди могут врать. С этой точки зрения нужно изучать объективные стимулы поведения.
А для меня важно, что люди думают. Ряд вещей, которые я объясняю [в своих исследованиях], как мне кажется, с точки зрения институционального подхода не раскрыть. Например, экономика стагнирует, а счастье растет — как это понять? Без социальной психологии тут не обойтись.
— Какие социологические параметры используют для изучения уровня счастья в стране?
— К этому можно подходить по-разному. Психологи озабочены точностью измерений, поэтому любят длинные анкеты с множеством вопросов. В массовых социологических опросах задают один-два вопроса. Например, в анкете Всемирного исследования ценностей, которое представляет в России наша лаборатория, два вопроса: «Насколько вы удовлетворены своей жизнью?» и «Насколько вы счастливы?» По первому показателю — шкала от 1 до 10, а по второму — четыре ответа с градацией от «очень счастлив» до «очень несчастлив».
Эти показатели коррелируют друг с другом, но считается, что счастье — это эмоциональное состояние в данный момент. А когда человек отвечает на вопрос об удовлетворенности жизнью, то делает это более рационально, оценивая свою жизнь в перспективе. Замечено, что экономические факторы больше влияют на удовлетворенность, чем на счастье.
— Вы рассказывали, что до пандемии люди в России были счастливы, несмотря на кризис.
— Самое раннее измерение уровня счастья (на территории СССР — прим. «Бумаги») прошло в 1981 году. В середине 1990-х показатели счастья и продолжительности жизни были у нас на уровне беднейших африканских стран. После, в начале 2000-х, пошел экономический рост. Тогда начал расти уровень счастья и стала улучшаться демографическая статистика.
Между 2008 и 2017 годом у нас наблюдалась парадоксальная ситуация, когда в экономике не было роста, а показатели счастья росли — но не показатели удовлетворенности жизнью. Относительно недавно я опубликовал на русском языке работу в соавторстве с Эмилем Камаловым, в которой показал, что этот рост счастья во многом объясняется ростом национальной гордости.
В 2008-м произошла война с Грузией, в которой российская армия показала, что восстанавливается [после развала СССР]. В России это воспринималось как опосредованная война с США, которую население одобряло, — ведь за постсоветское время сформировалось впечатление, что именно Штаты представляют угрозу безопасности России.
Следующее значимое событие — Крымская весна. За ней последовала всеобщая эйфория, на волне которой выросли популярность правительства и показатели счастья населения. Пик в декабре 2017-го был самым высоким уровнем счастья россиян за всю постсоветскую историю. Затем повестка переключилась с внешнеполитической на внутреннюю — из-за пенсионной реформы. Очень многих она огорчила, люди задумались об экономических вопросах.
Недавно на россиян также стали влиять значительная инфляция и рост цен. Зарплаты при этом отстают. На федеральных каналах продолжают говорить об Украине, но люди от такой повестки устали, поэтому национальная гордость перестала играть прежнюю роль.
— Чего не хватает россиянам сейчас?
— Стабильности и предсказуемости, материального благополучия. Россия — страна материалистическая, ее граждане еще не насытились — в отличие от жителей Западной Европы, где давно всё хорошо.
Гедонистическая Европа напоминает страны Ближнего Востока, где люди скорее хотят хорошо проводить время, чем работать. У нас же до сих пор значительная прослойка людей ценят труд, потому что ожидают, что благодаря ему станут богаче и наконец-то достигнут того, что им не хватает, — материального благополучия.
— Как вы изучаете уровень счастья россиян во время пандемии?
— Всемирное исследование ценностей проводят раз в пять лет. Предыдущий опрос был в декабре 2017-го, так что обоснованно об этом можно будет говорить только через год. У нас в лаборатории есть и другие проекты, например Values in crisis, который посвящен тому, как меняются ценностные установки людей в разных странах в связи с пандемией. Недавно также закончился проект по изучению субъективного благополучия в регионах России, так что мы более-менее представляем, что происходит.
В ООН составляют World Happiness Report на основе данных института Гэллапа. Наши коллеги из российских исследовательских организаций, таких как ВЦИОМ, ФОМ, «Левада-Центр» делают регулярные исследования. Данные разных организаций примерно совпадают, и можно увидеть, в каком направлении меняется ситуация.
Счастье в связи с пандемией везде снижается: людям приходится больше переживать. Даже в таких успешно борющихся с пандемией странах, как Южная Корея или Япония, страхи очень сильны. Из-за нервного напряжения субъективное благополучие снижается. Вместе с тем у этих стран больше шансов выйти из кризиса с наименьшими потерями.
Сейчас источники счастья россиян такие же, как и до пандемии, — экономическое благополучие в сравнении с окружающими людьми, наличие круга общения, здоровье, национальная гордость, религия. Все эти факторы продолжают работать, но внешний шок пандемии уменьшает ощущение счастья вне зависимости от того, как ты его получаешь. Особенно если твои близкие люди болеют или умирают.
— В апреле 2020 года вы говорили, что во время пандемии счастье людей будет зависеть и от простых вещей: возможности поддерживать семью, воспитывать детей, встречаться с друзьями. Как в итоге обстоят дела?
— Так и обстоят. Если внешнеполитическая повестка не столь значительна, а внутриэкономическая — не столь радостна, где человек может почерпнуть счастье? В общении с семьей, друзьями и детьми. Тот, кто может получать удовлетворение от этого, находится в выигрышной ситуации. На уровень счастья также может влиять и религия. Религиозные люди обычно более счастливы, потому что вера в высшие силы — особенно если считаешь, что они на твоей стороне и помогают тебе, — создает ощущение защищенности.
— Каждому приходится изобретать свое личное счастье?
— Совершенно верно, это социально-психологическое явление. Даже если обстановка объективно плохая, ты можешь сказать себе, что не всё так плохо. Восприятие ситуации может поменяться, если ты веришь в бога. Исследования показывают, что в целом страна у нас не очень религиозная, но счастливее всего как раз те регионы, где религиозность высокая. Например, Чеченская Республика.
— В каких странах люди счастливее всего?
— В странах Латинской Америки и Скандинавии. У них вроде бы и мало общего, а счастливы они почти одинаково. Уровень жизни в Латинской Америке примерно такой же, как и на постсоветском пространстве. Но там плотнее социальные связи, традиционно люди много друг с другом тусуются и веселятся. К тому же в этом регионе высокий уровень религиозности.
В Скандинавии высокий уровень жизни сочетается с низким уровнем неравенства. Если говорить о неравенстве, то оно в первую очередь приводит к эрозии социального капитала — то есть люди перестают доверять друг другу. В таком обществе можно доверять только самому узкому кругу из родственников, а правила поведения будут разными для разных страт. То есть для богатых будут одни правила, а для бедных — другие.
Страны Латинской Америки и Скандинавии идут к счастью разными путями. В России же ни один из этих путей не работает. С одной стороны, мы не так религиозны и социальные связи у нас не такие плотные, как в Латинской Америке, а с другой — в отличие от Скандинавии у нас низкий уровень жизни и высокое неравенство. Всё не так плохо, как в Афганистане, но значительно хуже, чем в Западной Европе.
— Как считаете, а мы можем использовать опыт скандинавов, чтобы стать счастливее?
— Мне кажется, это был бы хороший путь. Даже по данным секретных советских опросов, проводившихся в 1960-е, у нашего населения есть представление о том, что мелкий бизнес должен быть в руках [населения], а крупная экономика — контролироваться государством. Социалистическая революция и социалистический строй даром не прошли: предпочтения значительной части населения идут в сторону равенства, как [это практикуется] в Скандинавии. Но для того, чтобы это работало, со стороны правящей элиты нужна решимость и последовательность в строительстве такой жизни.
По данным World Happiness Report, самая счастливая страна мира — Финляндия. А ведь это бывшая часть Российской империи, которая находится совсем недалеко от Петербурга. Дело в том, что у финнов был очень хороший менеджмент, шведский по происхождению.
Через некоторое время после присоединения Финляндии к Российской империи в 1809 году начался рост национального движения. До этого шведы были элитой, а финны — крестьянами на лесных хуторах. Но началась урбанизация, и когда поток финнов хлынул в города, встал вопрос о том, сохранять ли в городах шведскую культуру.
Многие представители той элиты «перекрасились», сказав, что они финны со шведскими фамилиями. И как правили, так и продолжили править. После отделения от России в 1917 году в Финляндии произошла короткая, но жестокая война между белыми и красными, в которой победили белые. После этого они приложили много усилий к тому, чтобы исключить социальное недовольство, сделали шаги в сторону равенства.
Были и исторические предпосылки к этому — аристократия в Финляндии всегда была слабой, а крепостное право там фактически отсутствовало, потому что вся страна представляла собой леса, по которым были разбросаны редкие хутора. Стремление к равенству проявляется и в языке — на финском даже незнакомцы обращаются друг к другу на ты.
[В итоге] хороший менеджмент и правильные решения в течение 100 лет сделали из не самой передовой части Российской империи самую счастливую страну мира.
— Дело в социально ориентированной политике?
— Да. Не раздражать население и дисциплинировать элиту, приучить действовать всех по общим правилам. Богатым нельзя показывать, что они лучше других, ведь вокруг такие же финны, и им может это не понравиться. Если хочешь, поезжай во Францию, покупай там замок и «Феррари». А дома будь добр ездить, как все, на «Вольво».
В Финляндии также действует очень важный институт социализации — государственные школы, одни из лучших в мире. В эти школы ходят вместе дети миллионеров и рабочих. Они трутся там локтями, что создает ощущение принадлежности к единому обществу. Этого нам очень не хватает в России.
— Вы говорили, что благодаря культурным паттернам в Петербурге меньше ковид-диссидентов, что сближает нас со скандинавскими странами. А есть ли еще пересечения?
— Близок ли Петербург Скандинавии? Сходу мне в голову приходит мысль, что даже в советское время Петербург отличался от большинства городов России достаточно высоким процентом разводов, еще когда это было довольно редким явлением. В этом плане он приближался к показателям Скандинавии. О чем это говорит? Предполагаю, что о высоких требованиях к качеству жизни и человеческих отношений. Речь идет о более высокой степени индивидуальной автономии и меньшей степени следования авторитету традиции.
Думаю, это [свойственно петербуржцам] до сих пор, хотя жизнь очень изменилась с советского времени. Петербург экономически не так сильно отличается от остальной России, но ряд процессов здесь идет по другому пути. И кое-что нас со Скандинавией всё же сближает.
Но при этом в Петербурге степень неравенства выше — в сравнении не только со Скандинавией, но и со многими российскими регионами, где неравенство невелико в силу общей бедности. Это создает парадоксальную ситуацию, когда бедные российские регионы в целом счастливее относительно благополучного Петербурга.
— Есть ли формула счастья для конкретного человека?
— Нет, это связано с ценностными ориентациями. На разных этапах модернизации общества для людей характерны разные ценности. Например, если общество очень бедное, его члены ценят материальное благополучие. Вот формула счастья для исключительно бедных людей: заработать побольше денег, чтобы можно было поесть и отложить что-то на завтрашний день. Когда денег слишком много, это перестает играть существенную роль, людям становятся интереснее ценности самовыражения. Но таких людей, конечно, в России меньшинство.
Счастье во многом определяется средой вокруг человека. Наш партнер, компания «Ленстройтрест», пригласила архитектора Йоханнеса Товатта для разработки концепции шведского квартала «IQ Гатчина». В ее основе лежит сочетание архитектурных канонов исторической застройки Гатчины и уюта европейских городов — формула счастья от «Ленстройтреста».
